Вечером того же воскресенья в больничную палату к МэттуБэрку нерешительно зашел отец Каллахэн. Если верить часам Мэтта, было безчетверти семь. Столик у кровати и само одеяло тонули в книгах, среди которыхпопадались пропылившиеся от времени. Позвонив Лоретте Старчер в ее холостяцкуюквартиру, Мэтт добился не только того, чтобы она открыла библиотеку ввоскресный день, но и того, что она лично доставила книги. Явившаяся во главепроцессии из трех нагруженных санитаров Лоретта Старчер ушла, вроде бы вспылив,поскольку на расспросы по поводу странного подбора книг Мэтт отвечатьотказался.

Отец Каллахэн с любопытством рассматривал школьного учителя.Тот выглядел измученным, однако почти все прихожане, кого отцу Каллахэнуслучалось навещать в подобных обстоятельствах, выглядели куда более измученнымии потрясенными. Каллахэн обнаружил: чаще всего человек, узнавший, что у негорак, инсульт, сердечный приступ или отказал какой-то важный орган, испытывает впервый момент чувство, что его предали. Обнаружив, что столь близкий (и, покрайней мере, до сего момента полностью понятный) друг — собственное тело —способно оказаться таким лежебокой и бросить работу, пациент приходит визумление. Следом сразу же является мысль: друг, который так жестоко тебяподвел, не стоит дружбы. Отсюда заключение — неважно, стоит иметь такого другаили нет. Невозможно отказать собственному телу-предателю в общении, невозможноподать на него жалобу или сделать вид, что тебя нету дома, если оно позвонит.Последней в такой цепочке рассуждений на больничной койке бывала чудовищнаямысль: возможно, тело человека ему вовсе не друг, но враг, посвятивший себянепримиримому разрушению высшей силы, которая с тех самых пор, как ее поразилнедуг рассуждений, пользовалась им, всячески обижая.

Однажды, пребывая в приятном хмельном возбуждении, Каллахэнуселся писать на этот счет монографию для «Католического журнала». Он дажепроиллюстрировал ее изуверским рисунком в редакторскую колонку размером: насамом высоком уступе небоскреба балансировал мозг. Здание (надпись:«человеческое тело») пожирали языки пламени (надпись: «рак» — хотя возможныхвариантов была целая дюжина). Рисунок был озаглавлен «Слишком высоко — непрыгнешь». На следующий день в приступе усиленной трезвости отец Каллахэнизорвал перспективную монографию в клочки, а рисунок сжег — ни для книги, нидля рисунка места в католических доктринах не было… разве что добавитьвертолет, подписанный «Христос», с болтающейся под ним веревочной лестницей.Тем не менее, священник чувствовал, что интуиция его не обманывает, пациента жетакая логика «одра больного» обычно доводила до острой депрессии. Признакамибыли: мутные глаза, медленные ответы, исторгаемые из глубин грудной клеткивздохи, а иногда — слезы при виде священника, этого черного ворона, чья рольдля думающего существа, поставленного перед фактом смертности, в высшей степенипредсказуема. Мэтт Бэрк не выказывал ни малейшей подавленности. Он протянулруку, и, пожав ее, отец Каллахэн обнаружил на удивление сильные пальцы.

— Хорошо, что вы пришли, отец Каллахэн.

— Рад был придти. Хорошие учителя, как и мудрые жены, подобныбесценным жемчужинам.

— Даже такие старые грубияны-агностики, как ваш покорныйслуга?

— Особенно такие, — ответил Каллахэн, с удовольствиемвозвращая укол. — Я мог бы застать вас в минуту слабости. Мне говорили,агностики в интенсивной терапии — редкость.

— Увы, скоро меня отсюда переводят.

— Фу-ты ну-ты, — сказал отец Каллахэн. — Но мы еще услышимот вас «Отче наш» и «Пресвятая дева».

— Это, — сообщил Мэтт, — дело не такого далекого будущего,как вы думаете.

Отец Каллахэн сел, и, пододвигая стул, стукнулся ногой остоявший возле кровати столик. К нему на колени обрушился каскад небрежносваленных в кучу книг. Перекладывая их обратно, священник вслух читал названия.

— «Дракула». «Гость Дракулы». «В поисках Дракулы». «Золотойсук». «Естественная история вампиров»… Естественная? «Венгерские народныесказки». «Чудовища тьмы». «Монстры в реальной жизни». «Петер Кёртин,«Дюссельдорфское чудовище». И… — Он смахнул с переплета последней книги толстуюпатину пыли, обнаружив призрачную фигуру, угрожающе замершую над спящей дамой.— «Вампир Варни, или Празднество крови». Господи… такое чтиво требуетсявыздоравливающим сердечникам?

Мэтт улыбнулся.

— Бедный старый «Варни». Я читал его давным-давно — длядоклада на занятиях в университете… Романтическая литература. Изрядно шокировалпрофессора, чье представление о фантастике начиналось «Беовульфом» изаканчивалось «Письмами баламута». Я получил за свое сообщение «Д» с плюсом и письменноераспоряжение расширить кругозор.

— Но случай Петера Кёртина достаточно интересен, — заметилКаллахэн. — В эдакой отталкивающей манере.

— Вам известна его история?

— Большая ее часть. В бытность свою семинаристом яинтересовался подобными вещами. И оправдывался перед весьма скептическинастроенными старшими тем, что нельзя успешно служить Господу, только воспаряяк высотам натуры человеческой и не ныряя в ее глубины. Честно говоря, я хитрил.Мне не меньше прочих нравилось трястись от страха. Если не ошибаюсь, Кёртин,еще будучи совсем юным, отправил на тот свет двух товарищей по играм — утопилих. Он просто захватил небольшой плот, стоявший на якоре посреди широкой реки,и отталкивал ребят от него, пока те не выбились из сил и не ушли под воду.

— Да, — подтвердил Мэтт. — Уже подростком он дважды пыталсяубить родителей девочки, которая отказывалась гулять с ним. Позже он сжег ихдом. Но меня интересует не эта часть его… э-э… карьеры.

— Я догадался — по роду вашего чтения.

Каллахэн отогнул обложку журнала, на которой была изображенаневероятно щедро одаренная природой молодая женщина в тесно облегающем костюме,которая пила кровь какого-то молодого человека. Выражение лица этого юношиявляло собой тревожное сочетание крайнего ужаса с крайним вожделением. Журналназывался (очевидно, по имени молодой женщины) «Вампирелла». Заинтригованный,как никогда в жизни, Каллахэн отложил его.

— Кёртин нападал на женщин, — сказал он. — Дюжину с лишнимжертв он убил, а еще больше искалечил молотком. Если у них были месячные,Кёртин пил их выделения.

Мэтт Бэрк опять кивнул:

— Еще Кёртин калечил животных, но это не так широкоизвестно, — сказал он. — Когда его навязчивая идея достигла своего пика, он вДюссельдорфском парке оторвал головы двум лебедям и пил кровь, брызнувшую изшей.

— И все это имеет отношение к причине, по которой вы хотелименя видеть? — спросил Каллахэн. — Миссис Корлесс передала мне, что деловажное.

— Да, так и есть.

— Тогда что же это может быть? Если вы хотели менязаинтриговать, то, несомненно, добились своего.